— Где то далеко Тихо гром гремит, Небо в тучах уж. Если все же дождь пойдет, Переждешь ли ты его со мной? — Где-то далеко Тихо гром гремит, Даже если дождь Стороной нас обойдёт, С тобой останусь я...
я не стала отмерять в днях или месяцах, сколько хватило, чтобы сейчас я смогла бы сформулировать и написать, скорее прописать, пережитое. не думаю, что выйдет ровно с первого раза. не думаю, что смогу прописать спокойно. и не должна себя за это презирать. я должна себя отпустить. есть несколько пунктов, которые необходимо рассмотреть, чтобы понять. - обесценивание собственных чувств - роль жертвы - иллюзии не буду даже пытаться приплести сюда все умные и не очень книги, лекции, образование или то, что я могла бы сказать другому в такой ситуации. все это избитое, хоть конечно, от этого не менее правильное.
обесценивание. избитое, взятое из детства, меня уже заранее тошнит расписывать. скажу только, что у меня хватает мозгов не винить родителей. нет идеального рецепта быть мамой или папой. все случается, как случается. и мои старались и продолжают стараться, по мере их сил и того, какие они люди. скажу только, что лишь недавно осознала и глотнула воздуха, признав, что я делаю это с собой. и да, это повело то, что я должна была пережевать лет в шесть, только сейчас. желание отдачи. но теперь эту отдачу я должна сама себе и устраивать. заботиться о себе. просто заботиться. не любить, это другая материя. заботиться и уважать.
роль жертвы. тоже корнями уходит в детство и то, что я впитывала, еще не понимая. моя мама брала на себя эту роль. у моей мамы не было выбора, она его не видела. но все спектакли на повторе рано или поздно надоедают. и она стала уходить из своей роли лет так шесть назад? когда у меня постепенно стали открываться глаза на то, что происходило на самом деле. но когда тебе четыре. пять. шесть. ничего странного в том, что я выбирала и как себя вела, нет. это казалось единственно настоящим. когда больно. потом хорошо. потом снова больно. когда бесконечно жертвуешь. когда кормишь свою
да
иллюзию.
старо, как мир.
один вопрос не давал мне покоя, вопрос, который я хоронила глубоко в себе, снова, отчасти, взяв на себя роль жертвы. не проговаривая с человеком, который принял меня и забрал. что тоже отчасти есть паттерном жертвы, да.
кем делает тебя тоска по а тут надо бы выбрать тоска по жертвенности? да не совсем тоска по жестокости? тоже не в кассу тоска значимости через боль? ведь чем больнее, тем больше значит? или было так больно, что теперь, после такого болевого шока, твоя боль глухая, и тебе кажется, что она не так сильна? но это ложь. это так кажется. пока не нагребет. тогда ты просто ломаешься быстрее. перескакиваешь стадию животного крика и разбрасывания вещей, даже стадию алкоголя - мои запои до сих пор мне аукаются чеками из аптеки, - ты сразу же, молча, ляжешь на пол и да, будешь плакать. тихо. ты знаешь это. снова жертва, раз знаешь? готовишься? или вроде нет?
кажется, я открыла новый уровень усталости. надо скорее заканчивать проект на работе и просто уехать на эти 16 дней. я никуда не убегу, мало что поменяется, этот урок усвоен, но это хоть что-то. сложно понять себя, когда так много людей стараются показать тебе, кто ты. глупо это.
как же так получается, что ты просыпаешься однажды и понимаешь, что так и не научился жить жизнь. ни школа, ни родители, ничто не учило тебя правда жить. и приходится учиться и тыкаться, словно слепой котенок, карабкаться и перекатываться, стремясь хер знает куда. и никто не виноват в этом. так как-то вот блять складывается.
я стою у раковины и чищу босоножки старой зубной щеткой. мягкая стелька из кожи, некогда белая - сейчас то вся в хорошенько утромбованных, сухих и твердых, черных кляксах. они неохотно отшкребаются и мне приходится давить сильнее, резче двигать рукой. говорят, труд сделал из обезьяны человека. мне думается, что дело было не в самом труде, чаще монотонном и четком. да, этим действиям предшествовал процесс мышления. но что делать с этой прорвой времени, пока я чищу чертовы стельки? думать. мыслить. размышлять. мозг отдал команды, тело знает, что делает, на процесс мытья он отдает процента два. мозг очень бережет свои ресурсы, это наставление эволюции, это ее проклятия и это ее ключ. босоножкам уже лет пять, наверное. мне они очень нравятся. самые обычные, черные, на липучке. в детстве мама часто покупала мне обувь на липучках, чтобы я не страдала из-за шнурков. честно говоря, завязывать я их училась медленно, и пожурив меня, мама, не знаю, решила сдаться? завязывать их правильно и быстро я научилась уже в более зрелом возрасте. лет в восемь. комплексовала из-за этого? да никогда. липучки издают слишком крутой звук, да и история их появления меня забавила. velcro. вот, как это называется. от фр. velours (бархат) + фр. crochet (крючок). один швейцарец по имени Жорж выгуливал своего пса, в очередной раз, в 1941 году. снова снимал с его шерсти головки репейника. а затем решил посмотреть их под микроскопом. увидел все эти крохотные крючочки и получил свой "ага!" момент. и только в 55 году он наконец-то получил патент. чем, интересно, занималась все это время жена инженера? может, мыла босоножки старой зубной щеткой. сейчас эти липучки есть и на всех космических станциях, так предметы крепятся к стенам. я ставлю босоножки сушиться на окне. самой становится все интереснее о жене Жоржа, и я передаю привет гуглу. Жорж был женат трижды, вот и все, что известно о личной жизни. три женщины следили, умилялсиь или же проклинали эту одержимость репейником. кормили, поили, убирали дом, пока Жорж ходил в свои любимые альпы. читали книги, вязали, чистили. слушали про репейник и слышали звук липучки чаще, чем кто бы то ни было еще за историю этих самых липучек. может однажды одна из них проснулась резко, часов в пять, когда ее муж решил расстегнуть лоскуты ткани? а может, Жорж снимал головки репейника со своей собаки, а его жена снимала их с его шерстянного костюма. и когда-то, в сердцах, сказала "ох, Жорж, вот бы также крепко держались застежки". и тогда то ученый муж и решил посмотреть на них в микроскоп. никто не знает, никто не узнает. я слишком много думаю.
очередной рубеж. новое лето. надо как-то разбираться в себе заново.
здоровье мне 24. я уже чувствую, как пора наконец-то принимать витамины, есть меньше, двигаться больше и делать больше. иначе все тухлятина и только хуже будет. жара невыносимая, оттого и мысли ленивые и несуразные. но ведь это мой заброшенный уголок для мыслесливов.
работа до 1О июля я получаю свой красный диплом по журналистике. я к этому правда стремилась и хоть это кроха, зато полностью моя и ее я выгрызла. но работа. дайте подумать, кем я вообще работала за прожитое время, после школы и диплома медсестры. бариста в старбакс в мск, потом обратно в киев, менеджер по логистике продаж внешней рекламы OMD, аниматор с детьми в KidsWill, менеджер по продажам строительных материалов. теперь в безумии ТВ в проекте "тайный агент", на контрактной основе. делаю странные вещи. в этом сезоне, кстати, еще так и не подписала контракт, он вроде ждет меня во вторник, а уже смоталась в славутич, чернигов и житомир в поисках сюжета. славутич более менее, в остальном - швах. выматывает. еще и этот дебелизм с проводком. и что дальше? без понятия. а нужда в деньгах и стабильности на их счет растет в геометрической прогрессии. хочу ли я продажи? нет, категоричное нет. работа с детьми? может быть, но не уверена. работа на тв? только не в наших странах. в одной из них от журналистики осталось только слово, ее настоящей уже нет, и черт знает, как с этим бороться, моя ли это борьба, да? в другой стране - я в сфере развелечения с социальным уклоном. видишь говно нашего общества, нашей системы, людей в целом. и при этом на канале работает такой типаж людей, которые, как по мне, не состыковываются с моим восприятием. не знаю. чисто славянское распиздяйство оказалось вне моей любви. я так не хочу. а они так живут.
отношения у меня есть Д. кажется, я успокоилась.
общий фон
не знаю. сейчас слишком жарко, слишком душно. жара заставляет чувствовать себя плотью. вот вот начнешь гнить. никогда не смогу понять тех, кто обожает удушливость градусов близ 34. для меня 15-2О предел. ни мозги не варят, тело словно бы раздувается (привет, расширенные сосуды), думать не выходит. постоянно хочется спать.
Просто потому что я не нашла годного перевода на русский, мой корявый перевод в студию.
Моей девочке
Моя вагина разорвалась. Ты появилась из нее с открытыми глазами. Махнула ручками. Закричала. Они положили тебя, всю в крови и смазке, на меня. Твоя головка была приплюснута после прохождения через родовой канал. Темячко пульсировало, ты тяжело дышала, кричала. Ты старалась подняться и сердилась на свою слабость. Ты хотела видеть. Хотела знать. Ты сразу же жадно присосалась к моей груди. Помню, как это было больно. Ротик, который крепко схватил мой сосок, жизнь, которая впилась в меня и сосала, сосала. Я помню дерьмо, блевотину, кровь и шви. Помню свое поле боя. Твое поле боя и жизнь, которая пульсирует. Старается уцелеть. И это я - слабый пол? Или, может, ты? читать дальшеВсе сразу же съехались в роддом. Родственники, друзья, все пришли увидеть тебя, моя хорошая, и меня - во всей красе моего материнства. Мы пили шампанское и ели китайскую еду. На мне была больничная роба и одноразовые трусы. Через толстую прокладку, сунутую между ног, просачивалась кровь. По венам тек адреналин. Я чувствовала себя непобедимой. Ты лежала в колыбельке у моей кровати. Ты заплакала и я бросилась к тебе. Мужчины в комнате увидели мое тело, кровь, которая стала стекать по моим бедрам, мой зад и мой целлюлит. Ты моя. Моя, и я успокою тебя. Они видят мою грудь, но мне плевать. Твоя жизнь - моя жизнь. Ты нуждаешься во мне. Я тут. Все неловко уставились на мою животную оголенность - да пошли они! Значит так выглядит нежное материнство? За день до этого я прошла 11 километров. От нашего дома к ресторану, от ресторана к доктору. На Клеркенвелл-роуд я почувствовала, как по моей ноге что-то течет. Колготки намокли. Что-то стекало мне в туфли. В мои любимые туфли. Коричневые броги на шнурках. Ты уже как месяц опустилась, устроив головку мне между ног, ожидая, когда придет время выходить. Я не знала, что у меня отошли воды. Не знала, что та терпкая, тупая боль - это были первые схватки. Они продолжались уже несколько дней. Я подумала, что описалась. Какой стыд. Я прошла еще 3 километра до врача. Началось. На следующей день после того, как ты родилась, мы поехали домой. Я приняла душ. Смыла кровь с бедер. Я не спала. Никогда больше не буду спать так, как раньше. Мои туфли липкие и покрыты коркой от вчерашней амниотичной жидкости. Они воняют. Кейт Миддлтон родила ребенка на следующий день после меня. Мы стоим и смотрит на экран телевизора. Она вышла из роддома через семь часов, с макияжем и на каблуках. С лицом, которое хочет видеть мир. Прячь. Прячь нашу боль, наши разорванные тела, нашу грудь, из которой течет молоко, наши гормональные бури. Будь красивой и стильной, Кейт, не показывай свое поле боя. Семь часов прошло после твоей борьбы с жизнью и смертью, семь часов после того, как твое тело распахнулось и оттуда вышла окровавленная, крикливая жизнь. Не показывай. Не рассказывай. Тебе приходится стоять со своей дочкой, а стая мужчин-фотографов снимает тебя. Щелк-щелк-щелк. Щелк. Это ведь так просто. Это же происходит каждый день. Что тут такого? Смерть тоже случается каждый день, придурки, только тут уже никто не делает вид, что это так легко. Я месяц не моюсь. Не могу нормально одеться. Мои гормоны бушуют. Меня встряхивают невидимые штормы - и все это еще хуже, чем на поле боя. Я все слышу. Слишком громко. И свет слишком, слишком громкий. Ветер в кронах деревьев гремит вокруг меня. Гремит вокруг тебя. Смерть. Она живет по соседству. Я породила жизнь, и мне становится плохо, когда я думаю, что могу ее потерять. Мир слишком большой. Я хочу жить с тобой в пещере. В темной, глубокой и тихое пещере. Хочу защитить тебя своим телом. Я плачу. Я не хочу, чтобы твой отец уходил, его могут забрать у меня. Я не хочу, чтобы моя мать ушла, она нужна мне, я хочу, чтобы она помогла мне и все наладилось. Когда-то все вы можете уйти навсегда. Я готова умереть за тебя. Я готова убивать за тебя. Ты моя, а я - твоя. Нежное материнство. Меня пугают черные коты. Я родилась на пробковом полу кухни. Мой брат спал наверху. Первое поле боя моей матери было в роддоме. Ей сказали, что она не рожает, что ей только кажется. Ее заставили сидеть на жестком деревянном
стуле, пока не пришла медсестра из психиатрии. Аппарат не увидел никаких схваток. Не слушайте эту женщину - что она вообще может знать? Так все и случилось на этом деревянном стуле, где гвозди впивались в дерево. Новорожденный и тело, которое берет верх. Мама распахнулась - и на свет появился мой брат. Больше и ноги ее не было в роддоме. Со мной мама осталась в своей пещере. В кухне. В сердце дома, которое пульсирует. Слабый пол. Моя мама работала. Я очень ею горжусь. Очень горжусь, что я ее дочь. Она была писателем с уникальным голосом. Ходила босиком, и все на нее пялились. Она была амбициозной, сердитой и любила меня. Все было в ее силах. И все в моих силах. Я способна на все. Она - хитренькая, смешливая и боевая; она непобедима; она фея. Она матриарх, она любит и её любят. Она главная. Я главная. Ты главная. Я работаю. Работаю, потому что так сказала мне мама. Работаю, потому что у меня это хорошо получается. Я работаю ради своей семьи. Работаю, чтобы ты гордилась мной, как я гордилась ею. Работаю, чтобы показать, что ты тоже так сможешь. Ты должна. Я прихожу вовремя, выучив роль напамять, у меня есть свои идеи и собственное мнение. Я не сплю и сижу с тобой ночи напролет, если ты нуждаешься в этом. Иногда плачу, такая я уставшая. Ты приходишь ко мне в обеденный перерыв или когда камера смотрит в другую сторону - все это время для тебя. Я всегда стараюсь быть рядом, когда ты просыпаешься и когда пора укладывать тебя спать. У меня все болит от усталости. Я плачу от усталости. Падаю на пол из-за усталости. Мои коллеги-мужчины могут не знать слов и опаздывать. Они могут кричать, негодовать и чем-то бросаться. Приходить пьяными или не появляться вообще. Они не видят своих детей. Они работают. Им нужно сосредоточиться. Я фокусируюсь. Вижу тебя. Ты моя, а я - твоя. Я не слабый пол. Ты не слабый пол. Мы не слабый пол. Я работаю с мужчинами. Наблюдаю за ними, а они - наблюдают за мной. Они беспокоятся, что не нравятся мне. Это сводит их с ума. Они унижают меня, пытаются меня не слушать, не говорят со мной, не хотят слышать мой голос, мой опыт, мои мысли. Будь хорошенькой. Встань там. Они объясняют мне, что значит быть женщиной. Вести себя мило, поддерживать их, быть красивой, но не слишком, быть худощавой, но не слишком, быть успешной, но не слишком, быть сексуальной, но не слишком. Покупать это, одеваться вот в это. Я работаю с мужчинами и они волнуются, что не нравятся мне. Они негодуют, я расстраиваюсь, они кричат и ругают. Они мне нравятся. Но я не хочу флиртовать с ними и нянчить их, флиртовать и нянчить, флиртовать и нянчить. Я не хочу флиртовать с тобой, потому что не хочу с тобой трахаться, и я не хочу нянчить тебя, потому что я не твоя мама. Я - её мама. И готова умереть за нее. Убивать за нее. Это не тот образ матери, который они себе представляют. Я просто хочу делать свою работу, друг мой, понимаешь? Говорить и быть услышанной. Быть той, с которой говорят и слышат. Мужское эго. Сойди, наконец, с дороги.
привет, дорогой дневник. я решила оповестить тебя, что меня беспокоит несколько пунктов моей незатейливой жизни. во-первых, у меня появился совершенно странный пунктик - я выливаю любой напиток, если он простоял в комнате энное количество времени. ты мог бы подумать, что это связано с тем, что чай/кофе остыл, но речь идет о любом напитке. потому что я начинаю представлять, что на жидкости осела пыль. да так дотошно это представляю, что аж не. и второе. меня преследуют навязчивые картины какого-то непотребства. и нет, не 18+, а типа воров или классика - нападение в душе. на кой ебанный черт, мозг? сегодня моя паранойя достигла апогея, когда я выпила успокоительное. Д. говорить не буду, просто потому что это краткий дебильный эпизод. Мама говорила, что это все моя буйная фантазия и все это можно взять в узду, если систематично писать. У меня всю жизнь проблемы с этой гребанной систематичностью.
у джонни из щеки торчит червь. мясистый, бледно-розовый. джонни открывает рот, чтобы выдать мне бессмысленный набор слов. сон не выстраивает эту часть, ему лень. шум дождя в наушниках задает тон сновидению. тут тоже идет дождь. натужный, с порывами ветра и утробным раскатом грома. джонни уходит, я привязан ко стулу и лениво на нем покачиваюсь. сон - капля акварели в воде, - теперь я в ночном лесу. мокром, дышащим истомой дня, омытом и скользском. я иду, просто потому что здесь больше нечего делать. думаю, что подскользнусь, и правда - тело дергает, как когда вы пропускаете ступеньку. это не заставляет меня вырваться из сна, кажется, я наоборот вязну больше, думая, что так буду крепче стоять на ногах. на мне белые кеды. никогда не покупал белые кеды, именно по этой причине, которую сейчас наблюдаю - грязь смачно размазывается по ткани. зато я вижу свои ноги. это почему-то успокаивает и я предпочитаю смотреть только на них. сон - порыв ветра, - теперь я в какой-то чайной лавке. на мне все те же кеды. в кармане я нахожу смятые деньги, но не могу понять, что за валюта. лавка тесная, в ней душно, потолки высокие и забиты до самого верха полками. везде китайская символика, если обернуться - во всю стену будет багряно-красный дракон, истлевший, но не менее грозный. за прилавком есть дед, но он едва ли его выше и признает это - выходит из-за него и улыбается. у него именно такая белоснежная бородка, за которую хочется дернуть, когда тебе четыре и тебя вряд ли накажут за такую шалость. я говорю ему для чего нужна такая борода - чтобы дергать. дедуля говорит, что пароль верный. он ведет меня сквозь чайную лавку, она оказывается длинной. длинная и узкая лавка, забитая чаем и травами. за мной идет собака. она тыкается в голень холодным носом, ее влажная морда упирается пару раз куда-то выше, если мы останаливаемся, чтобы дедок что-то сказал на мандарине и поправил баночку другую. я думаю о том, что мандарин - севернокитайский язык. я представляю мандарин в снегу. дедуля открывает дверь. там сидит дракон. не такой блеклый, как на стене. живой, теплый. он смотрит на меня. я слышу его выдох, веет теплом. я просыпаюсь.