черт,от Нади передался флешмоб в видео формате если у кого есть вопросы или вы хотите заставить меня что-то сделать (грани разумного), то пишите) а то я пожалуй начну снимать,иначе Надя загрызает хдд
мне срочно нужна книга. нечто вроде "как пресечь тщеславие" или "убей в себе эго" или "как перестать желать стать рок-звездой" или "тысяча подписчиков в твиттере за одну ночь - реальность или вымысел?" главное, мозгами то я все понимаю. но что-то внутри меня жрет, орет, что я более чем достойна того, чего хочу, и хорониться эта херовина не собирается. просто не могу понять - откуда. зачем. и отчего выть-то хочется. по факту пальцы болят нещадно после струн, меня немного ударил током комбик, а гланда слева таки набухла. к черту. таки пойду в синагогу. как ни смешно. или хотя бы прогуляюсь.
нахрена я исправляю грамматические ошибки левых людей в интернетах? вроде я даже не садист. я просто искренне желаю, чтобы человек прекратил писать "рАзетка". ой-вэй.. тем временем марк зовет в синагогу. поесть. я даже не знаю, что улыбает меня больше.
мой лечащий врач продолжает методично тыкать в мою ладонь специальным прибором и посматривает на монитор. с меня уже сняли электроды с головы, осталось только держать одну хреновину в левой руке, а ногами греть медные пластины. биорезонансная терапия это весело, когда ты врач, и немного нудно, когда ты пациент. в моем организме как всегда множество разнообразной хрени и пониженный иммунитет. мой лечащий врач лукаво на меня поглядывает и неожиданно говорит, что больше не видит в моих глазах детства. взгляд стал совсем взрослым. он говорит, что я изменилась. мне делают персональные таблетки и воду. в клинику мне ездить на час дня в течении недели.
я переехала на вторую квартиру. у меня есть раскладушка, недописанные картины, гитара, прекрасная ванная и санузел, холодильник, электрочайник, куча книг и беспроводной интернет. я уже привыкла к шуму машин, и мне до одури нравится воздух и вид из окон. ноосфера хочет задержать меня здесь на чуть подольше. возможно, это правильно. главное, что у меня есть возможность жить эти дни самой. расставить приоритеты и более реально посмотреть на вещи. и наконец-то дописать имеющиеся истории, чтобы дать волю новым. все к лучшему, нужно просто перестать торопиться и принять естественный ход событий.
гитара, грусть, дождьТишина и усталость поглотили Адама. Отгремел концерт и софиты погасли, как и что-то внутри него. Странно это, неправильно. Не хватает... Смертельно. Простая акустическая гитара лежала в углу гримерной. Кем-то забытая, или же часть декора, она привлекла внимание Адама и он бережно взял ее в руки. Сев по-турецки на диван, он провел пальцами по железным струнам и поморщился — акустика была жутко расстроена. Откуда-то взялась решимость и за считанные секунды, Ламберт стал счастливым обладателем приложения «тюнер» для айфона. Спустя двадцать минут борьбы, улыбаясь, сам не зная чему, он настроил этот непокорный инструмент. Гитара звучала, как надо. Закусив губу, Адам зажал струнны, как когда-то его учил один небезызвестный блондин. Получились откровенно хреново. Попробовав еще раз семь, Адам сдался и решил, что ему нужна консультация. Гудки в телефоне методично выдавали ноту ми, а Адам все кусал губы. Наконец-то гудки прекратились, как и терзание Ламберта. - Ты разве не должен праздновать еще один блестящий концерт? - Как брать баррэ? - Прости? Адам вздыхает и откидывается на спинку дивана. - Ну, баррэ. Ре мажор, к примеру. Как его взять? Пальцы совсем не слушаются... Из трубки слышится какая-то возня, Томми на другом конце мира, закрывает за собой дверь детской. Он только уложил племянницу спать, а тут это. - Адам... у меня тут одиннадцать вечера, непоседливый ребенок и ливень. Ты действительно звонишь потому что не можешь взять баррэ? Несколько секунд тишины, которые громче, чем любые слова. - Бейбибой, что такое? - Приезжай, а? Научишь меня баррэ брать. Снова. Томми выдает нервный смешок и спускается спиной по стене в коридоре дома. Он жутко устал за день, и прикрыв глаза, медленно вздыхает. - Приехать... куда? Ты послезавтра уже в другом городе, я даже если бы мог...баррэ. Твои пальцы для этого не созданы, смирись. Ламберт фыркает точно также, как и пять лет назад. Томми улыбается этой мысли и слушает ворчание в трубке. - Не созданы, ну да, конечно. А для чего же они созданы тогда? Ретлифф молчит, прекрасно зная, что Адам первым не заговорит, он будет упрямо ждать ответа. Дурацкий вечер, дурацкий ливень... - Ты хочешь пошлую фразу или что-то другое? - Пошлое я и так сказать могу, и не только сказать, тебе ли не знать. Выбираю что-то другое. Томми хмыкает и смотрит на собственные пальцы. В частности — на безымянный. Никогда не носив кольца в своей сознательной жизни, он уже как год не снимает одно единственное. Простое, лишь с одним маленьким черным агатом левее середины, на фоне белого золота. Маме сказал, что от сглаза. - Что-то другое... твои пальцы созданы, чтобы сжимать мои, а не брать баррэ. Возвращайся быстрее, задолбал уже со своими квинбертами, честное слово... Адам не успевает ответить, так как Томми сбрасывает. Ламберт тихо смеется в тишине гримерной, и закусив губу, снова берется за гитару. На левой руке, что с усердием зажимает струны, осталось лишь одно кольцо из всех, что Адам обычно носит. Совершенно простое, можно даже сказать — незаметное, лишь с одним маленьким черным агатом левее середины, на фоне белого золота. А баррэ взять так и не получилось.
- ...семь,восемь,девять... Томми следил за этим мальчиком довольно долго. Тот все ходил по ступенькам банка вверх и вниз, считая вслух эти ступеньки, и время от времени улыбался. Томми прокрутил в своей голове уже несколько причин, по которым этот мальчишка мог это делать. Но истины он так и не знал. Будучи довольно любопытным ребенком, он понял, что пока не узнает причину такого поведения — не уйдет. А рыжий мальчишка все продолжал. Один, два три...так до девяти и обратно. Он был одет в светлые джинсы и футболку с рисунком мультяшного волка. Футболка эта Томми нравилась, но он никогда об этом не скажет. Растрепав светлые волосы пуще прежнего, он напустил на себя невозмутимый вид и наконец-то вышел из-за кустов. - Эй! - Пять, шесть... Томми не любил, когда его игнорируют, особенно незнакомые рыжие мальчишки. В несколько прыжков, он добрался до мальчика и дернул его за рукав футболки. Рыжий обернулся и удивленно уставился в ответ. Вот это глазищи... - Что ты делаешь? Мальчик полностью обернулся к Томми и улыбнулся. - Привет. Я жду маму. А ты закончил свои дела? Томми наконец-то отпустил рукав чужой футболки. - Какие дела? - Ну, в кустах. Рыжий снова улыбнулся и встал на ступеньку ниже, все равно оставаясь чуть выше Томми. - Эм... закончил. Ты странный. Улыбка мальчика как-то сразу растаяла. Он отвел взгляд от Томми, сложил руки на груди и стал наблюдать за оживленной улицей. - Странный. Это плохо? Томми фыркнул, и снова встретился взглядом с этими глазищами, которые смотрели на него как-то непонятно. - Странно это круто, а не плохо. Так зачем ты считал ступеньки? Улыбка вернулась на пухлые губы мальчика, и он схватил Томми за руку, таща за собой. - А ты попробуй, это круто. Я не знаю, зачем это делаю, но это прикольно. - Да не буду я такой фигней страдать... Томми пробурчал это себе под нос, но мальчик все же услышал, но не обиделся, а наоборот, рассмеялся. Смех был заразительным и Томми понял, что тоже улыбается. Отчего-то подумалось, что этот мальчик солнечный. Может, из-за рыжих волос и веснушек, а может, из-за жара ладони, что крепко сжимала его. - Меня зовут Адам. А тебя как? Они забрались на самый вверх и смотрели вниз, на эти ступеньки. Им предстоял спуск в девять штук, и хоть это были обычные, ничем не примечательные ступеньки, Томми чувствовал некое волнение. - Меня зовут Томми. Адам кивнул. - Что ж, начинаем спуск, Томми! Девять, восемь,семь...
***
июль, 2008 год.
- Блядь... Господи боже мой, как я здесь оказался, ка-а-ак... Томми Джо Рэтлифф стоял на пожарной лестнице, самой обычной, что тысячами ржавеют у кирпичных стен домов Нью-Йорка. В квартире начиналось светопреставление, и время от времени до Томми доносились истошные крики. «Томас! Где ты?!?! Арендная плата просрочена на месяц! Где ты, козел?! Я знаю, ты был дома, я слышала, как ты играешь! Исчадие ада,а». А ведь когда-то снять квартирку у этой добродушной афроамериканки, размером со штат Техас, было хорошей идеей. А теперь Томми стоит на высоте четвертого этажа, еле втиснувшись в окно вместе с гитарным чехлом, и смотрит вниз. Голова немного кружится, начинает подташнивать, и он даже не знает, что хуже — разъяренная Маргарет, или вот это вот. - Что ты делаешь? Томми оборачивается и смотрит вниз. Там стоит довольно высокий брюнет и нагло лыбится, запрокинув голову и смотря прямо на него. Томми хочется выдать матерную тираду, но он только скрипит зубами и отворачивается, делая первый шаг. Его трясет, и он зажмуривается. - Да ты высоты боишься, парень. Я же вижу твои колени. - С моими коленями все в порядке. Томми шипит это сквозь зубы, но судя по смешку снизу, его слова были услышаны. Прекрасно просто. Лестница опасно скрипит, когда этот парень, с легкостью взбирается к Томми и встает пред ним, строя из себя рыцаря с лучезарной улыбкой. Незнакомец становится рядом и не спрашивая, хватает за руку. - Давай считать, пока спускаемся. Это странно, но прикольно. Тебя должно успокоить. Томми уже все равно, крики из его квартирки поутихли, но насовсем не исчезли. Он вцепляется в теплую ладонь, и ему даже все равно, что от его ногтей останутся белесые борозды. Парень не против, даже не шипит, а просто продолжает трындеть и считать вслух. - Пять, четыре, три, два, один... Добро пожаловать на землю! Томми дышит глубоко и наконец-то нормально открывает глаза. Спаситель и правда был на голову выше, улыбался до одури обаятельно и был странным. Явно рокерский прикид, но без грязи, пальцы в кольцах, а на ногтях темный лак. Фрик, одним словом, но не бедняк-готический-хипстер. Томми наклоняет голову на бок, и ляпает то, что думает. - Ты странный. Парень улыбается шире и пожимает плечами. Томми наконец-то отпускает чужую руку и поправляет лямку чехла на плече. - Странный. Это же хорошо, да? Томми делает шаг вперед и усмехается. - Это круто, парень. Странно это всегда круто. Незнакомец хмыкает и не долго думая ерошит светлые волосы Томми. В отличии от всех прочих случаев, он не обращает на это внимание, задумчиво вглядываясь в глаза напротив. - Слушай... а ты случайно рыжим в детстве не был? Томми получает еще одну улыбку, в ответ на которую не улыбнуться просто невозможно.
не не не не, надо валить. я уже жду не дождусь того дня, когда даже не куплю билет,нет. когда билет купит мама, оставив меня в этом "жестоком, огромном городе". нет,поймите меня правильно. я люблю свою маму. она умная, не без чувства юмора, своеобразная и креативная. она не мать-наседка и не мать-тиран. нет. но моя мать - это нечто мнительное, саркастичное и убежденное в своей стопроцентной правоте существо, которое не затыкается. никогда. в принципе. она даже не замечает этого. не важно, сплю я, работаю над чем-то, играю на инструменте, говорю по телефону, просто сижу и раздумываю - ей по фене. а если начинаешь говорить ты, то она обязательно перебьет, уверенная в твоих следующих словах. либо же заметит что-то о твоем внешнем виде - так вот, когда я смотрю работы Долана... - о, у тебя новый прыщик! ты протирала лицо салициловой кислотой?
а еще склонность к драме. ладно - я склонна к драме, но чисто из эстетических побуждений, ибо страдать красиво - это залог творческого успеха. другое дело - моя,блядь,мать. и тут - от малого до велика. по ее словам мы уже двадцать раз должны были погибнуть во время всей этой хунты в украине, или же если в нашей квартире потух свет - все,блядь, пробки нахрен выбило и перегорела все система. для справки: мы до сих пор живы, а в случае с электрикой - один проводок был выдернут по чистой случайности. все это меня изматывает. ссоры с ней, факт которых осознаю только я, нещадно выбешивают. количество раз, когда я выходила из дома с твердым желанием не возвращаться - не счесть. как идиотка, вся в слезах. потому что одно дело, когда тебя дразнят твои одноклассники, да и то, это было редким являнием, и зачастую, ничего страшнее "пончика" я не слышала. а совсем другое - это с шести лет расти в полной уверенности, что ты огромный жиробас, благодаря собственной маме. а в жизни оказывается, что до жиробаса мне еще жрать и жрать, но это не имеет никакого значения - мать в мою голову вдолбила совсем другое. коровище, тупая неряшливая кретинка. я понимаю, что моей матери просто неприятно и больно, в некоторой степени, смотреть на "тонкую талию,скрытую этим слоем жира". но это не мешает мне после четырех дней полного голода в одиннадцать лет сорваться, и сожрать пачку крабовых палочек. чем старше я становлюсь, тем веселее бывают эпитеты. возможно отчасти по причине того, что я стала отвечать, а не молча слушать, хоть не уверенна, что такая политика более выгодная. и мама, она ведь убежденна, что нет ничего страшного. даже если у меня слезы на глазах и я говорю в ответ нечто саркастичное, она лишь отмахивается и говорит, чтобы я перестала строить из себя рабыню из ауры. или как там правильно. а потом, когда я ухожу, она звонит и спрашивает, не могу ли я купить какой-нибудь хуеты. чай,масло, туалетная бумага. это она так извиняется и проверяет, не кинулась ли моя тонкая ранимая душа под машину. это выматывает. нереально выматывает.
вся комната в скомканных листах с очерками и зарисовками. что ж такое. не нравлюсь я себе. пойду спою что-нибудь в пустой комнате. акустика хорошая,ведь может,пройдет
кто дебил по жизни? правильно - я! у меня аллергия на собственный пот! а то я думаю,мать его, что происходит? а вот оно как получается. боже, за что. у меня аллергия на саму себя. какая ирония
никотинКогда закрываю глаза – вижу тебя. Каждый. Долбанный. Раз. Стоит мне прекратить что либо делать. Поэтому я жутко боюсь и ненавижу часы перед сном. Когда рядом уже спит Сара, а я все смотрю в потолок, и не хочу закрывать глаза. В этой кухне все также скрипят половицы, знаешь? В этой проклятой квартире на отшибе Вегаса, где голые стены помнят все. Матрас лежит ровно посередине. Светится своей пыльной белизной на фоне серого паркета. Солнце садится за недостроенные грязные здания. А я падаю на этот матрас, в своем шикарном костюме, в штанах в облипку и с новой прической. К черту все. Я глубоко вдыхаю этот спертый, мертвый воздух, где когда-то пахло твоим подгоревшим завтраком и дрянным кофе. Я вслушиваюсь в давящую тишину, вспоминая, как здесь рождалась музыка. Как гудела и извивалась в твоих руках гитара. И не только она. Блядь. Достать мятую сигарету из кармана пиджака и щелкнуть лишь один раз. Теперь воздух здесь еще тяжелее, благодаря дыму, что окутывает меня и причудливо вьется. Затяжка и пепел на белый матрас. Втереть его, как были втерты в него наши тела. Я даже не знаю, зачем сюда приехал. Разве что сдохнуть. Но это глупо, деструктивно, и как бы ты сказал – «по-детски, Бден». Как так получается, что ты становишься тем, кем всегда хотел быть, но вместо чувства счастья, ты испытываешь горечь? Грязную тину ненависти к самому себе. Мы вместе мечтали об этом. Но дошли до этого порознь. И, как оказалось, самым главным компонентом счастья и было это "мы". Ведь без этого ничего не имеет смысла. Я был счастлив, когда мы питались только тостами с кофе, ржали, как дебилы, и ты орал на меня за крошки на этом гребанном матрасе. Я был счастлив, когда ты в первый раз накрасил глаза, вышел из ванны и спросил меня, нравится ли. А я назвал тебя тощей пандой. Я был счастлив, когда мы писали музыку, погружаясь в нее полностью, приходили в себя уже далеко за полночь, и переглядывались с тихим трепетом, когда выключали запись доисторического диктофона, который ты спер у бабули. Я был счастлив, когда ты пришивал эти дебильные розы к своему жакету, и был неимоверно рад, что ты его посеял. Я был счастлив, когда ты смущался, и краснел от знающих взглядов Спенса и Джона. Я, блядь, был счастлив, когда стонал под тобой, и когда ты хватал ртом воздух, все продолжая называть мое имя. Я был счастлив каждому неловкому прикосновению. Случайному и не очень. У нас двоих не было ничего, кроме этой квартирки, гитар и нас самих. И это намного больше, чем теперь есть у меня и у тебя.
Сигарета дотлевает в пальцах. Я вдавливаю окурок в матрас, оставляя грязную отметину, как знак того, что я здесь был. Я плавно встаю, и прохожу к окну. На подоконнике толстый слой пыли и пара мертвых мух. Когда я дергаю створку, она поддается только со второго раза и жутко скрипит. Сумеречный воздух заполняет комнату, и я вдыхаю его всей грудью, прикрыв глаза. Курить нужно для того, что ощущать вкус дыхания. Ну, и чтобы не сойти с ума, наверное. Если бы ты пришел чуть позже, я бы уже открыл глаза. А так. Твои невозможно длинные, холодные пальцы на моих бедрах. Я могу только усмехнуться и опустить голову, все не открывая глаз. - Ты стал больше курить… Никотин вреден, Бден. - Есть вещи намного хуже никотина, Росс. Намного хуже.
у меня назревают огромные перемены в жизни, а единственное, о чем я думаю, так это как собрать бэнд на новом месте и видео про чистку зубов. god save me..
апогей одиночества. одна подруга у парня на оболони, другая уехала в мелитополь, третья предала еще хренову тучу времени назад, все остальные тоже заняты, другие всю жизнь в далеких городах. вышла покурить. говорила с ежами. тут их много. потом встретила соседа. рассуждали об иисусе. как-то все печально немного.
насморк. вот она - причина всех бед. все дело в насморке. злые люди вовсе не злые, у них просто насморк. насморк. нежить - в украинском языке, и более чем передают всю глубину и спектр чувств по отношению к этому явлению.